...Любительская фотография любительского спектакля.
Совсем юная девушка в костюме Офелии стоит лицом к зрителю, и, коленопреклоненный, созерцает ее Гамлет.
«У обоих удивительные лица, - передает свое впечатление от снимка одна мемуаристка. - Никогда, ни в каком девичьем лице я не видела такого выражения невинности, какое было у нее. Это полудетское, чуть скуластое, некрасивое по чертам лицо было прекрасно. А его лицо - это лицо человека, увидевшего небесное видение».
Принц и его избранница...
Их полный робкой недосказанности диалог продолжался и за задернутым занавесом.
«Мы были уже в костюмах... и гриме. Я чувствовала себя смелее, - вспоминает Офелия. - Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ плащ золотых волос, падающий ниже колен. Мы сидели за кулисами в полутьме, пока готовили сцену... Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда... мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора».
После спектакля они так и ушли в костюмах (переодевались дома), и пока семнадцатилетний принц и шестнадцатилетняя Офелия медленно спускались от сенного сарая, преображенного в театр, под гору, сквозь совсем молодой - им под стать - березничок, впереди «медленно прочертил путь большой, сияющий голубизною метеор».
И обоим это показалось предзнаменованием.
Тебя венчала корона
Еще рассветных причуд.
Я помню ступени трона
И первый твой строгий суд.
Какие бледные платья!
Какая странная тишь!
И лилий, полны объятья,
И ты без мысли глядишь...
Кто знает, где это было?
Куда упала Звезда?
(«Тебя скрывали туманы...»)
Так вспоминает Гамлет этот вечер спустя несколько лет. Реальность похожа здесь на зыбкое отражение в воде. Подмостки сцены превратились втрон, венок - в корону, знакомая с детских лет девушка, живущая в соседнем имении, - в безумную Офелию.
Уже написана чеховская «Чайка», и все происходящее может показаться удивительно похожим на нее.
Молчаливый юноша в черном колете и берете, со шпагой, пишет стихи, становящиеся год от года туманнее и страннее, а потом и пьесы его вызовут нарекания. Как и Треплев, прослывет он декадентом.
А его спутница станет, как Нина Заречная, актрисой и будет блуждать по России, сомневаясь в том, есть ли у нее талант.
И сама их любовь подвергнется таким испытаниям, что по сравнению с ними даже печальный финал чеховской пьесы покажется наивной, старомодной акварелью.
Но пока Гамлет и Офелия еще очень неопытны и в жизни и на сцене. И небеса над ними вроде бы безоблачны, как в раннем детстве, когда отец Офелии, ничуть не похожий на льстивого Полония, осведомлялся у гамлетовского деда:
- Ну, как ваш принц поживает? А наша принцесса уже изволит гулять.
У ректора Петербургского университета Андрея Николаевича Бекетова четыре дочери: Катя, Соня, Саша (Аля, или Ася, - зовут ее в семье) и Маня. У них есть тетрадка «Касьян», куда раз в четыре года, 29 февраля (кась-янов день), они записывают важнейшие события и свои гадания о будущем.
«В 1880 году, - пишут они в 1884-м, - приехала Аля из Варшавы с мужем, решилась с ним разойтись и остаться у нас. 16 ноября 1880 года родился у нее в ректорской квартире сын Саша... Саша ангелочек прелестный... Все вообще его любят...»
Действительно, как когда-то его мать, он - всеобщий кумир и баловень. В кабинете деда он рассматривает изображения различных зверей в толстых томах «Жизни животных» Брема, а потом шествует к бабушке, откладывающей ради его прихода очередной перевод или статью, над которыми она вечно трудится.
По вечерам няня читает:
Гроб качается хрустальный,
Спит царевна мертвым сном.
За окном - «Невы державное теченье, береговой ее гранит». Весной мимо начинают сновать баржи и лодки. Стоя на подоконнике, поддерживаемый кем-нибудь из взрослых, ребенок часами дожидается, пока не раздастся хриплый гудок буксирного парохода. «Сморкается!» - радуется мальчик. Или ждет, когда из Петропавловской крепости в полдень грянет привычный выстрел, вплетающийся в любимую «Сказку о царе Салтане»:
Пушки с берега палят,
Кораблю пристать велят.
Так очень рано в детскую память западает «веселое имя: Пушкин».
С ребенком все возятся. Читают ему непременного «Степку-растрепку», на котором воспитывались сами сестры Бекетовы, вспоминают сказку о принце Балдахоне, которую когда-то сложил для них отец и даже иллюстрировал собственноручными рисунками (»...а на масленицу над его замком развевался огромный... блин!»), но декламируют уже и «Смакгольмского барона» Жуковского, и его переводы, и стихи Полонского.
Скоро он уже сам твердит их наизусть, порой при няне ч маме, порой в полном одиночестве - для себя.
«С раннего детства, - писал Александр Блок в автобиографии, - я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные еще с чьим-либо именем».
Литература не только предмет платонического увлечения и преклонения Бекетовых: почти все они пробуют в ней свои силы.
А. Н. Бекетов знаком с Щедриным, пишет критические статьи и очерки, принимается даже за автобиографический роман.
Жена его, Елизавета Григорьевна, помимо переводов, выпускает книжки компилятивного характера.
Старшая дочь, Екатерина, по мужу Краснова, напечатала в журнале «Отечественные записки» повесть «Не судьба», писала стихи и рассказы, вышедшие в свет уже после ее ранней смерти.
Младшие дочери тоже занимаются переводами, пишут стихи.
А «Касьян» отсчитывает годы, и каждая запись в нем как зарубка на дверной притолоке, где отмечают рост мальчика.
1888 год: «Сашура уже учится, очень способен и красив».
1892 год: «Сашура во II классе Введенской гимназии, поступил в сентябре 1891-го. Учится порядочно».
1896 год: «Сашуре 15 л<ет>, в VI кл<ассе> гимназии, 5-й ученик, учится хорошо». |