На балконе, где алеют
Мхи старинных балюстрад,
Деды дремлют и лелеют
Сны французских баррикад.
Мы внимаем ветхим дедам,
Будто статуям из ниш:
Сладко вспомнить за обедом
Старый пламенный Париж,
Протянув больную руку,
Сладко юным погрозить.
Сладко гладить кудри внуку,
О минувшем говорить.
(«Светлый сон, ты не обманешь...»)
Что же касается жены А. Н. Бекетова, Елизаветы Григорьевны, то она была монархисткой, хотя и не доходила до особых крайностей, а над «квасным патриотизмом» просто издевалась.
Многое разделяло супругов Бекетовых и в домашнем обиходе, в привычках, и во взглядах на семью. Елизавета Григорьевна была больше занята своими литературными делами, чем ведением хозяйства, хотя, например, в Шахматове все «административные» заботы лежали на ней, за полным равнодушием к этому самого «барина». Не очень много внимания уделяла она и детям.
Быть может, эти обстоятельства и послужили причиной какой-то серьезной размолвки между супругами Бекетовыми, глухое упоминание о которой содержится в дневнике одной из их дочерей.
Молодые Бекетовы тоже не все ладили между собой, хотя младшие - Аля и Маня, или Муля, как ее звали дома, - были до того дружны в детстве, что их объединили одной кличкой - Муль-Аль, а во множественном числе - Муль-Али.
Житейская наивность, совершенная непрактичность Бекетовых вела не только к тому, что в Шахматове орудовали продувные управляющие - «династия Проворингов», как сострил юный Блок.
Избалованные отцом девушки оказались совершенно не подготовленными к житейской прозе, неискушенными, не защищенными от неизбежных разочарований. Наиболее экспансивная из них, Александра Андреевна, впоследствии в горькие минуты проклинала «этих Бекетовых», виня их за все свои неудачи. Главной своей ошибкой она считала брак с Александром Львовичем Блоком.
Действительно, как и при увлечениях старшей сестры, Екатерины, ни Андрей Николаевич, ни Елизавета Григорьевна совершенно не смогли оценить дочернего избранника, предугадать вероятное течение событий и -предостеречь горячо любимых детей от опрометчивых поступков. М. А. Бекетова говорила впоследствии о «редком незнании людей и жизни», которым отличалась их семья.
Бекетовы видели в А. Л. Блоке только блестящего молодого ученого-правоведа. Поначалу Александре Андреевне просто льстило внимание этого красивого человека, нравились его тонкие комплименты, а в особенности великолепная, полная какого-то «стихийного демонизма» игра на фортепиано. Когда же он сделал ей предложение, она отказала ему.
«Ася не каялась в своем поступке, - вспоминала М. А. Бекетова, - но мать наша, совершенно покоренная оригинальным обликом и необычайной музыкальностью Ал<ександра> Льв<овича>, не могла утешиться после ее отказа и стала говорить Асе, что она оттолкнула необыкновенного человека, с которым могла бы быть счастлива, как ни с кем. Ася начала задумываться, вспоминать прошлое и подпала под влияние матери».
Брак совершился (7 января 1879 г.), и молодые уехали в Варшаву, где Александр Львович получил кафедру в университете. Александре Андреевне было тогда 18 лет, она была очень весела, кокетлива и грациозна. Тридцать пять лет спустя, посылая близкой знакомой снимок известного портрета М. И. Лопухиной работы Боровиковского, Александра Андреевна писала: «Эта Лопухина так на меня похожа, как я была в молодости, - мой портрет».
Через два года родные не узнали ее, похудевшую и побледневшую, с потухшими, испуганными глазами. Жизнь с мужем оказалась очень тяжелой. Он истерзал ее своим деспотизмом, вспышками ревности и яростного гнева, скупостью.
Огорченные и возмущенные Бекетовы уговорили Александру Андреевну расстаться с ним, чтобы уберечь и себя и новорожденного сына.
Александр Львович противился этому решению: он продолжал любить жену и каялся в содеянном перед «мадонной» и «мученицей», как называл ее в письмах.
Вероятно, и ей нелегко дался этот развод. Ведь, как пишет с ее слов М. А. Бекетова, «в хорошие минуты он нежно ласкал ее, и они проводили много прекрасных часов за чтением и разговорами о прочитанном. Они перечитали вместе Достоевского, Льва Толстого, Успенского, Флобера, Гётева «Фауста», Шекспира, Шиллера и т. д. Ал<ександра> Андр<еевна> поразительно развилась за эти годы, вкусы ее стали серьезнее, глубже, для нее раскрылось многое, о чем она прежде не подозревала...»
Впоследствии, когда Блок уже был взрослым, а Александр Львович умер, Александра Андреевна скупо обмолвилась в одном из своих писем: «...На днях я видела во сне его отца, как живого. Вот тут-то и есть точка моей боли».
И хотя внешне она скоро оправилась и снова похорошела, разыгравшаяся драма обострила противоречивость, ее характера, очень нервного с самого раннего детства.
Она была крайне порывиста, склонна к сильным увлечениям, раздражительна, неуступчива, категорична, эгоистична.
Видимо, втайне она сама боялась своего характера. «...Ей казалось, - свидетельствует М. А. Бекетова, - что если она выйдет за любящего и солидного человека, то это положит конец той жажде жизни и тем бурным, легкомысленным порывам, к которым она была очень склонна в то время».
Такого же мнения был и отец, благосклонно отнесшийся к новому увлечению дочери - скромному, робкому гвардейскому офицеру. Отчимом Блока становится. Франц Феликсович Кублицкий-Пиоттух. Из профессорского дома мальчик переезжает в казармы, шумная и разнообразная толпа гостей в бекетовской гостиной сменяется ординарной и пошловатой офицерской средой. Добряк Франц Феликсович обожает жену, но довольно равнодушен к ее сыну, даже ревнует ее к нему.
Александра Андреевна приходит к выводу, что снова сделала ошибку. Она Теперь даже преувеличивает недостатки мужа, целиком погруженного в чуждые ей полковые интересы. С большим трудом выдерживает она роль хозяйки дома, вынужденной принимать сослуживцев и товарищей Франца Феликсовича.
«Не налгать бы слишком, стараясь, чтобы не заметили, как ей трудно! Не обидеть бы кого!» - вот ее обычная мысль при этом.
Припадки черной меланхолии и мизантропии усиливаются. Сама она кается в письме к матери (25 августа 1895 г.) в своем «адском характере и дьявольской манере себя вести». Порой она жестоко обижает мужа, мать, сестру.
Вся ее любовь сосредоточивается на сыне. «Образ матери склоненной» - благодарное воспоминание, вынесенное Блоком из детских лет. В раннем детстве он был с нею особенно ласков, позже она стала не только его наставником в чтении, но и поверенным его тайн, первым ценителем его стихов, внимательным и чутким советчиком.
«Лучше бы писал да и писал, - не показывая никому, кроме своей матери, если есть она», - как характерен этот поздний отзыв Блока об одном начинающем поэте!
Она приобщила сына к той духовной жизни, которой жила сама, и в первую очередь к литературе. «Ведь писатели, те, которых я особенно люблю, - это отцы моей церкви», - заметила она как-то.
Но эта материнская «церковь» отнюдь не отличалась благостностью, смирением, идиллическим покоем.
Один из ближайших друзей Блока, Е. П. Иванов, писал впоследствии, что в Александре Андреевне «была ночь с мраком смертным, черным, как тень, поглощающая свет дня... Эта мрачная ночь была один из двойников в душе матери».
Он тут же оговаривается: «Но в душе матери, как и в душе сына, был другой двойник, светлый, как ясная ночь, простирающаяся всеми звездами своими к заре вечно нового дня». |