Припомним знаменитую картину Сандро Боттичелли «Рождение Венеры» - возникшая из пены, она плывет в раковине к земле.
«У богини идеальное женское тело, но лицо подростка, лицо, не разбуженное для жизни, с кротким, затуманенным взором, - пишет исследователь искусства. - В ее младенческой чистоте таится сама себя не осознавшая чувственность... Золотые волосы Венеры, извилистые, льнущие к ее телу, напоминают шевелящийся клубок змей; эта невольная ассоциация придает драматический оттенок образу богини любви: как будто предчувствие разрушительных страстей, которые принесет с собой на землю это безгрешное и бездумное существо...» Предчувствие подобных метаморфоз таится и в «Стихах о Прекрасной Даме»:
Не знаешь Ты, какие цели
Таишь в глубинах Роз Твоих...
В Тебе таятся в ожиданья
Великий свет и злая тьма...
(«Я - тварь дрожащая. Лучами...»)
Было бы упрощением (в духе мнения Бальмонта) объяснять эти тревожные предчувствия только реальными чертами блоковской Беатриче, хотя многое в «Российской Венере» обладает несомненным портретным сходством с Л. Д. Менделеевой.
«Ряд волшебных изменений милого лица» (Фет) от стихотворения к стихотворению порожден и переменами, происходящими в душе самого поэта, и «жизнью шумящей».
Прекрасная Дама, в духе теорий Владимира Соловьева, должна быть избавительницей от хаоса, носительницей гармонии, всепримиряющего синтеза. А в стихах Блока она на деле часто лишается этого нимба и воспринимается порой как символ сймой жизни со всем ее богатством и со всеми драматическими противоречиями.
Я уже упоминал о том, что Блок назвал свои письма к возлюбленной «малой церковью», которую он хотел бы украсить «любовной живописью». Но, как видим, и «большая церковь» - «роман в стихах» расписан им отнюдь не по канонам «соловьевства».
Характерно, что Сергей Соловьев просил Блока не посвящать ему ставшего знаменитым стихотворения «Предчувствую Тебя...». «Я боюсь, нет ли в этом стихотворении чего-нибудь антицерковного», - писал он. И всей семье Соловьевых многие стихи Блока казались «страшными», «великолепными, но черными и кошмарными ужасно», «ужасными». «...В Сашиных последних стихах опять что-то жуткое», - писала О. М. Соловьева матери поэта 21 ноября 1902 года по поводу стихотворения «Мне страшно с Тобой встречаться...».
Но в целом они долго воспринимали поэзию Блока в ключе соловьевских заветов и стремились поддержать молодого автора.
3 сентября 1901 года О. М. Соловьева посылает его матери письмо:
«Милая Аля, мне хотелось поскорее сообщить тебе одну приятную вещь.
Сашины стихи произвели необыкновенное, трудноописуемое, удивительное, громадное впечатленже на Борю Бугаева (Андрей Белый), мнением которого мы все очень дорожим и которого считаем самым понимающим из всех, кого мы знаем. Боря показал стихи своему другу Петровскому... и на Петровского впечатление было такое же. Что говорил по поводу стихов Боря - лучше не передавать, потому что звучит слишком преувеличенно... Я еще более, чем прежде, советую Саше непременно послать стихи в «Мир искусства» или Брюсову...»
Вслед за этим Ольга Михайловна сама делает попытку способствовать публикации стихов племянника. Она посылает их Зинаиде Гиппиус.
Ведь Зинаида Гиппиус не только сама поэтесса и беллетристка, пользующаяся в те годы шумной и несколько скандальной известностью, бравирующая своими резко индивидуалистическими стихами (»...люблю я себя, как бога»), манерой одеваться и вести себя. Она - жена Дмитрия Мережковского, видного публициста, критика и романиста, который находится на подъеме своей славы не только как писатель, но и как проповедник обновления православия.
В декабре 1892 года Д. С. Мережковский, в прошлом поэт надсоновского толка, прочел лекцию «О причинах упадка и о новых течениях в современной русской литературе» (впоследствии выпущенную отдельной книгой). В ней он отстаивал автономность искусства от посягательств доктринерской народнической критики.
Выдвигая как знамя современного искусства Льва Толстого и Достоевского, Мережковский рассматривает народ как источник нового религиозного сознания, веры, православия, освобожденного от традиционного подчинения русскому самодержавию.
Впоследствии, в конце 1902 года, Мережковские, сотрудничавшие ранее в «Мире искусства», создали свое журнал «Новый путь», активное участие в котором приняли также философ-мистик В. В. Розанов, поэт Н. М. Минский и страстный проповедник нового искусства П. П. Перцов.
Быть может, откровеннее всего разногласия, приведшие к этому разделению, высказаны в... переводной статье немецкого историка искусства Рихарда Мутера об английских художниках-прерафаэлитах «Россети, Берн Джонс и Уоттс» («Новый путь», 1903, № 7):
«От тенденциозности страдала художественность. За этим должна была последовать сильнейшая реакция... Но все же - вопрос: не представляет ли этот боевой клич «Искусство для искусства» также преходящего учения, не позволительно ли художнику производить что-либо еще, помимо приятных для нашего глаза световых впечатлений, не может ли он быть жрецом и апостолом, творцом-воспитателем своего века, провозвестником какого-либо мировоззрения?»
Создатели нового журнала ратовали за «новое религиозное миропонимание», в рамках которого они надеются преодолеть и «синтезировать» индивидуализм и общественность, «сороковые» и «шестидесятые» годы прошлого века, «Фета и Некрасова».
На созданных в декабре 1902 года Религиозно-философских собраниях в Петербурге Розанов, Мережковский, Минский пытаются гальванизировать, оживить русскую православную церковь, вырвать ее из-под абсолютного подчинения самодержавию, заставить ее стать ближе к реальным, земным нуждам «паствы».
Только немногие из лиц духовного ведомства поняли, что за «дерзкими», «языческими» воздыханиями этих «неохристиан» о «христианстве горячем, бегущем (как кровь. - А. Т.), отзывчивом, чутком, до которого вздох человеческий, а не только стон человеческий доходил бы», стоит предчувствие возможного скорого исторического катаклизма, ощущение «края истории». Верхушка же духовенства осталась глуха к этим призывам. Религиозно-философские собрания периодически запрещались на более или менее длительный срок.
Вначале к «Новому пути» примкнул Брюсов, собиравшийся даже быть ответственным секретарем редакции. Но вскоре в переписке с Бальмонтом и Андреем Белым и даже в письмах самим супругам Мережковским он все чаще дает волю раздражению на подчинение журнала «посторонним» задачам:
«... Все же милее прочих мне дверь поэзии, искусства. А в Н[овом] Пути она в таком заброшенном виде, словно это «черный ход», дверь на грязную лестницу».
К. Бальмонт демонстративно печатает в том же «Новом пути» (№6 за 1903 г.) стихи «Далеким - близким»:
Мне чужды ваши рассуждения:
«Христос», «Антихрист», «Дьявол», «Бог».
Соловьевы следят за деятельностью Мережковских с интересом и ревностью, ибо она в чем-то продолжает идеи только что умершего Владимира Соловьева.
И эпизод с оценкой стихов Блока Мережковскими еще более укрепляет их в недоверии к петербургским мистикам:
«Гиппиус разбранила стихи, - огорченно пишет Соловьева 19 сентября 1901 года, - написала о них резко, длинно, даже как будто со страстью... Теперь я в первый раз за всю нашу переписку - сердита на Гиппиус. Можешь себе представить Борю и Сережу! Сережа говорит, что «вся эта компания и Гиппиус и все они» принадлежат к партии Антихриста и что в случае с Сашей видны рожки. Боря, прочитав письмо Гиппиус, сказал: «Вот что значит крестное знаменье!»
Итак, в представлении московских соловьевцев стихи Блока - уже почти религиозный символ: крестное знамение, перед которым вскрывается дьявольская сущность мнимых христиан Мережковских! («Миша говорил с самого начала, что Мережковские - прохвосты и аферисты...» - сообщается матери Блока.) | 
