- Она пишет стихи, как будто стоя перед мужчиной, а надо - как перед богом.
«Блок был совершенно чужд малейшей богемности», - вспоминает В. Пяст. Между тем это было время бурного расцвета литературно-артистической богемы. Знаменитый подвальчик «Бродячая собака», расписанный художниками Судейкиным, Б. Григорьевым, Радаковым, был ее центром. Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам.
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам, -
писала о «Бродячей собаке» Анна Ахматова, уловив тоскливость и ненатуральность наигранного оживления, там царившего. Но многим тут нравилось.
«Нам (мне и Мандельштаму, и многим другим тоже) начинало мерещиться, что весь мир, собственно, сосредоточен в «Собаке»...» - писал тот же Пяст.
Очень часто бывала там и Л. Д. Блок.
Сам же поэт никогда не посещал «Бродячей собаки» и других «горячо убеждал не ходить и не поощрять».
Однажды Л. Д. Блок попросила его написать монолог, с которым она могла бы выступить на затевавшемся там вечере Судейкина. Вечер должен был быть стилизован под игорный дом в Париже сто лет назад.
«Я задумал написать монолог женщины (безумной?), вспоминающей революцию, - занес Блок в дневник. - Она стыдит собравшихся».
Жаль, что это не было написано. Как потрясающе современно мог прозвучать монолог в «Бродячей собаке» и какой глубокий «морализм» был бы в этом напоминании о недавней «своей» революции!
«Нам нужно когда-нибудь пожить в Париже вместе, - писал Блок жене 17(30) июня 1911 года, - и найти под хламом современности - древний, святой и революционный город».
Это было сказано в порыве досады на то, что Любовь Дмитриевну захлестнула суета парижской жизни, что она, по выражению Блока, теряет там в духовном весе.
«В духовном весе» теряло многое в тогдашнем художественном мире.
Блок сам был одним из вдохновителей создания в Териоках, под Петербургом, театра во главе с Мейерхольдом. Однако вскоре он стал ощущать там чуждый себе дух.
«Вначале они хотели большого идейного дела, учиться и т. д. - размышлял поэт. - Но не знали, были впотьмах, бродили ощупью. Понемногу стали присоединяться предприимчивые модернисты и, как всюду теперь, оказались и талантливыми и находчивыми, быстро наложили свою руку и... вместо БОЛЬШОГО дела, традиционного, на которое никто не способен, возникло талантливое декадентское МАЛЕНЬКОЕ дело».
Блок еще колеблется, не хочет сразу осуждать. Но вскоре после открытия театра пишет жене (14 июня 1912г.):
«...Я боюсь этой компании и для вашего театра и для себя; нечего мне там делать... Состав вашей труппы таков, что интермедии и карнавалы в конце концов займут первое место, а остальное если и останется, то затертое и загнанное».
Он имеет право быть таким строгим к другим, ибо он беспощаден к себе самому. «Было дано на Илиаду, а дыхания хватило только на маленькие стихотворения», - сказал Блок однажды, подразумевая незавершенность «Возмездия».
То, над чем он в это время работает, на первый взгляд кажется отступлением от эпических замыслов к сравнительно более легкому жанру.
Меценат, знаток и любитель искусства Михаил Иванович Терещенко хотел создать в Петербурге театр.
Вероятно, его вдохновлял грандиозный успех дягилевских балетных и оперных постановок в Париже. Во всяком случае, первоначально он мечтал именно о балете, музыку которого написал бы А. К. Глазунов. Терещенко любил стихи Блока и думал найти в нем автора либретто.
Быть может, сыграло здесь роль и то, что рецензенты дягилевских спектаклей упоминали про драмы Блока. «Их нежные танцы, - говорил Я. Тугендхольд о героях шумановского «Карнавала», - поистине какой-то танце вальный диалог, полный неизъяснимой «блоковской» прелести. Вообще лирические чары «Балаганчика» не раз вспоминались при виде «Карнавала»...»
«Вчера вечером, - писал Терещенко А. М. Ремизову в марте 1912 года, - я виделся с друзьями Глазунова, и они мне говорили, что любимая эпоха для Глазунова была бы Франция XIII-XV веков, время менестрелей в Провансе. Хорошо было бы, если бы этим заинтересовался и Блок».
Ремизов, как об этом записал Блок в дневнике 24 марта 1912 года, убеждал поэта согласиться на это предложение.
Оно попало на благодарную почву. Блок всегда интересовался средневековьем, к тому же как раз летом 1911 года он провел несколько недель в «бедной и милой Бретани».
Блок и Терещенко встретились у Ремизовых 27 марта, а 31-го поэт пишет Ремизову: «Если встретите Терещенку (который взялся навести справки о нужных для работы книгах. - А. Т.), скажите ему, что я уже и литературу о трубадурах узнал... Один балет я уже сочинил, только он не годится, и Вы Т-е об этом не говорите».
Великий шутник и мистификатор, Ремизов, узнав что у Блоков заболела кухарка, тут же создал целый миф о работе над балетом: «Представляю себе, как Вы балет разыгрывали, какой гром, какой шум был, ну и человек захворал, - писал он поэту и прибавлял уже серьезно: - ...Как я рад, что Вы взялись за балет».
Блок охотно принимается за работу.
«Все так, как будто маленькая капелла дана мне для росписи, и потому пахнет XIV столетием, весна, миндаль цветет где-то в горах, - загадочно пишет он А. Белому (16 апреля). - Не пишу, в чем дело, чтобы не выронить его из души».
Постепенно его планы меняются: сначала он решает писать не балет, а оперу, потом опера перерастает в драму «Роза и Крест».
Современная жизнь, по мнению Блока, слишком пестрит у него в глазах, чтобы ему удалось запечатлеть ее в эпической форме.
Но, вольно или невольно, уход в средневековье был обманным маневром поэта, его обходным движением, желанием зайти в тыл не поддающейся «лобовым» атакам современности, истолковать ее, пусть не в форме прямого ее отображения.
Недаром Блок настойчиво подчеркивал впоследствии, что «Роза и Крест» не историческая драма!
«Вовсе не эпоха, не события французской жизни начала XIII столетия, не стиль - стояли у меня на первом плане... По многим причинам, среди которых были даже и чисто внешние, я выбрал именно эту эпоху».
Разгадку основного тяготения Блока к ней, быть может, следует искать в словах из записной книжки:
«Время - между двух огней, вроде времени от 1906 по 1914 год».
Эта заметка сразу приводит на память торжествующий голос графа, хозяина замка, где происходит действие:
Не бойтесь, рыцари, больше
Ни вил, ни дубья!
Мы вновь - господа
Земель и замков богатых!
И разве не было в период между 1906 и 1914 годами стремления уверить себя и окружающих, что первая русская революция была эпизодом, что народ по-прежнему состоит из верноподданных? Разве не похож на жгучую тогдашнюю современность диалог между графом и скромным рыцарем Бертраном на празднике, среди наряженных пейзанок?
Бертран
...Народ волнуется...
Граф (указывая на девушек)
Вот наш народ! | 
