Блок писал Л. А. Дельмас, что ее Кармен «совершенно особенная, очень таинственная».
Но его собственная Кармен еще более оригинальна. Под впечатлением игры актрисы он создает свою трактовку и образа Кармен и героя, одержимого страстью к ней, но не сливающегося с «пестрой толпою» ее поклонников:
Молчит и сумрачно глядит,
Не ждет, не требует участья,
Когда же бубен зазвучит
И глухо зазвенят запястья, -
Он вспоминает дни весны,
Он средь бушующих созвучий
Глядит на стан ее певучий
И видит творческие сны.
(«Среди поклонников Кармен...»)
В первом письме к Л. А. Дельмас, говоря о своем «гимназическом» поведении (покупке ее карточек), Блок прибавляет, что «...все остальное как-то давно уже совершается в «других планах»...».
Вот в таких «других планах» и предстает перед нами блоковская Кармен.
«Все становится необычайно странным», как говорилось в ремарке пьесы «Незнакомка». «Кармен» делается непохожей на обычный цикл любовных стихов, и сама его героиня вырастает в символ «освободительной бури», порыв которой заставляет сердце «менять строй».
Цикл Блока - это «творческие сны» о Кармен.
Исчезает не только «рыженькая, некрасивая» женщина, какой многим казалась Л. А. Дельмас вне сцены. Преображается и та, о которой с таким восторгом писала М. А. Бекетова: «Прекрасны линии ее высокого, гибкого стана, пышно золотое руно ее рыжих волос, обаятельно неправильное переменчивое лицо... И при этом талант, огненный артистический темперамент и голос, так глубоко звучащий на низких нотах. В этом пленительном образе нет ничего мрачного или тяжелого. Напротив - весь он солнечный, легкий, праздничный».
Первая строфа стихотворения Блока «Есть демон утра. Дымно-светел он...» почти воспроизводит этот портрет:
Есть демон утра. Дымно-светел он,
Золотокудрый и счастливый.
Как небо, синь струящийся хитон.
Весь - перламутра переливы.
Но во второй, заключительной строфе героиня словно увидена в каких-то волшебных лучах, обнаруживающих глубинную суть вещей.
Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
Так этот лик сквозит порой ужасным,
И золото кудрей - червонно-красным,
И голос - рокотом забытых бурь.
Образ «певучей грозы» не остается просто эффектной молнийной вспышкой во вступлении к циклу, а усложняется и обогащается оттенками, «другими планами».
Встреча с Л. А. Дельмас в зрительном зале претворяется в стихах Блока во встречу с самой стихией искусства и жизни.
В знаменитом стихотворении Шарля Бодлера поэт сравнивается с морской птицей, альбатросом, оказавшимся в непривычной для него обстановке:
Так, поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.
У Блока истинный художник не смешон, а могуч даже во временном «заточении» будней, в окружении зевак и любопытных:
В движеньях гордой головы
Прямые признаки досады...
(Так на людей из-за ограды
Угрюмо взглядывают львы.)
(«Сердитый взор бесцветных глаз...»)
Поэт угадывает в своей героине собрата по искусству со всеми его победами и трагедиями. Он с наслаждением впитывает этот высокий дух искусства, как Хозе в повести Мериме, послужившей основой для знаменитой оперы, был взволнован уже тем, что Кармен говорит на его родном баскском наречии. «Наша речь... так прекрасна, - мог бы поэт повторить слова Хозе, - что, когда мы ее слышим в чужих краях, нас охватывает трепет».
Но и это только один из «планов», в которых происходит действие цикла.
«Рокот забытых бурь», «отзвук забытого гимна», лев, угрюмо глядящий из-за решетки, - все это тревожащие, влекущие воспоминания о «далеких странах страсти».
Ты - как отзвук забытого гимна
В моей черной и дикой судьбе.
О, Кармен, мне печально и дивно,
Что приснился мне сон о тебе.
...И проходишь ты в думах и грезах,
Как царица блаженных времен,
С головой, утопающей в розах,
Погруженная в сказочный сон.
То, что Кармен видит во сне, остается для поэта «недоступной мечтой»:
Видишь день беззакатный и жгучий
И любимый, родимый свой край,
Синий, синий, певучий, певучий,
Неподвижно-блаженный, как рай.
В том раю тишина бездыханна,
Только в куще сплетенных ветвей
Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.
(«Ты - как отзвук забытого гимна...»)
Этот рай, где даже ветви сплетены, как руки в объятье, предваряет «очарованный сон» соловьиного сада.
Уже в этих двух снах любящих - сне героя о Кармен и сне Кармен о своем родимом крае - есть что-то напоминающее прославленное стихотворение Гейне, переведенное Лермонтовым: «На севере диком стоит одиноко...» Еще сильнее проступает это сходство в стихотворении «О да, любовь вольна, как птица!..»: | 
