И в тихий час ночной, как пламя,
Сверкнувшее на миг,
Блеснет мне белыми зубами
Твой неотступный лик.
Да, я томлюсь надеждой сладкой,
Что ты, в чужой стране,
Что ты, когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне...
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, -
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!
Трагически звучит мотив неизбежной разлуки и зовущего поэта «дальнего» крестного пути, который неизменно будет представляться возлюбленной при воспоминании о герое... И это снова роднит цикл с поэмой «Соловьиный сад», где герой расстается с счастьем ради «каменистого» пути, «большой» дороги - жизни.
Но блоковская Кармен и обитательница «соловьиного сада» совсем не тождественны друг другу. В героине цикла есть еще один «план». Ее образ переливается всеми цветами жизни - «как океан меняет цвет...» Сквозь «дымно-светлый» облик проступает иной, «ужасный», в пушкинском смысле этого слова:
...Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь как божия гроза...
(«Полтава»)
«Золото кудрей» загорается «червонно-красным» огнем. И в стихотворении «Вербы - это весенняя таль...» пушистая, нежная верба сменяется в конце «страшным» цветом роз.
Мы снова в том таинственном мире, где, задавшись целью разделить «песни личные» и «песни объективные», «сам черт ногу сломит», как заметил поэт в 1908 году. К циклу «Кармен» в особенности относится сказанное П. Громовым о более раннем стихотворении Блока («Твоя гроза меня умчала...»): «Метафорический образ грозы тут может и должен прочитываться не только как проявление высокого, всеохватывающего индивидуального чувства; его трагическая сила в том, что индивидуальное самозабвенное чувство должно восприниматься и как одно из преломлений общего вихря, налетевшего на жизнь».
Стихотворение, о котором говорит исследователь, относится к 1907 году, то есть времени, когда поэт не только испытывал «бурю» страсти, но и слышал «дальние раскаты» только что прошумевшей «грозы» 1905 года.
«Рокот забытых бурь», «отзвук забытого гимна», лев, томящийся за решеткой, - все это неуловимо играет отблесками воспоминаний и мыслей о «певучей грозе» революции, о «голосе черни многострунном», этом меняющем цвет океане.
В заключительном стихотворении цикла звучит удивительное - для любовных стихов - признание:
Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь.
Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,
Сквозь бездну дней пустых, чье бремя не избудешь.
Вот почему я - твой поклонник и поэт!
Это присяга самому духу свободы, никому не подвластной стихии, «невзнузданных стихий неистовому спору», по словам Аполлона Григорьева, и григорьевский образ кометы не случайно вновь появляется в финале блоковского цикла:
Сама себе закон - летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит...
«Явленье Карменситы» в этом широком смысле обнимает собой все важнейшие стороны действительности, объединяя их в живом, противоречивом, динамическом единстве:
Всё - музыка и свет: нет счастья, нет измен...
Мелодией одной звучат печаль и радость...
И снова, как прежде на голос собрата-художника, душа поэта взволнованно и согласно отвечает на голос «певучей грозы», «дикого сплава миров»:
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
Мысль поэта так высоко взмыла, что он мог бы сказать о цикле «Кармен» словами своего «Демона»:
И, онемев от удивленья,
Ты узришь новые миры -
Невероятные виденья,
Создания моей игры...
Тем большей натяжкой было бы проводить какие-либо точные аналогии между реальной историей любви Блока и сюжетом «Соловьиного сада». Но что-то от атмосферы этой любви вошло и в эту поэму.
«Она никогда не выходит из подъезда, сколько я ни хожу мимо, - говорится в записных книжках поэта. - ...Ночью - ее мелькнувший образ. Ночью она громко поет в своем окне... ее цветы, ее письмо, ее слезы, и жизнь опять цветуще запутана моя...»
Каждый вечер в закатном тумане
Прохожу мимо этих ворот,
И она меня, легкая, манит
И круженьем, и пеньем зовет.
И вот печальная нота предчувствия: «Но все так печально и сложно... я боюсь, что, как вечно, не сумею сохранить и эту жемчужину».
В звон «весенних крыл» - «как вечно» у Блока - вплетается голос жизни, отдаленный гул войны, биенье встревоженного судьбой родины сердца.
Этот голос часто возникает в ушах поэта. В бессонницу, слушая фабричные гудки под утро, он пытается вспомнить стихи Вячеслава Иванова:
Море, темное море одно предо мной...
Чу, Сирена ль кличет с далеких камней?..
«Вспомни, вспомни, - звучит за глухой волной, -
Берег смытых дней, плач забытых теней».
«Люблю это - мрак утра, фабричные гудки, напоминает...» - записывает он.
«Надо, чтобы такое напоминало о месте, на котором стоишь, - возвращается он к той же мысли после одного разговора, - и надо, чтобы иногда открывались глаза на «жизнь» в этом ее, настоящем смысле...»
Выше приводилось насмешливое выражение Мережковского о Блоке как о средневековом рыцаре, выскочившем прямо из готического окна и устремившемся к «исчадию Волги».
Плоская фельетонная выходка Мережковского, быть может, сыграла ту же роль, какую иногда играют попавшие в перламутровую раковину песчинки: вокруг них начинает разрастаться жемчужина. |