Поэт В. А. Зоргенфрей вспоминал, что во время их частых прогулок с Блоком по Петрограду в 1915- 1916 годах все беседы неизменно обращались к судьбе России. В словах Блока, как всегда сдержанного, чувствовались «безграничная, жестоко подавляемая жалость и упорная вера в неизбежность единственного, крестного пути».
Именно к марту 1916 года относятся ранее приведенные размышления поэта об отношении Бертрана, а вернее, самого автора пьесы «Роза и Крест» к родине и будущему. И весь тон «Объяснительной записки для Художественного театра», где высказаны эти мысли, пронизан стремлением внушить актерам, что «Роза и Крест» не историческая драма, что в ней изображена эпоха, когда «неизвестное приближается, и приближение его чувствуют бессознательно все».
«Надо придерживаться истории, зная, однако, все время, что действующие лица - «современные» люди, их трагедия - наша трагедия», - заносит Блок в записную книжку.
Решение Художественного театра ставить „Розы и Креста“ было для поэта огромной радостью. Еще в апреле 1913 года Блок просил находившегося в Петербурге вместе с театром Станиславского послушать эту только что законченную пьесу.
«Если захочет, ставил бы и играл бы сам - Бертрана, - мечтал тогда поэт. - Если коснется пьесы его гений, буду спокоен за все остальное».
«Важный день», - начинает Блок запись в дневнике о 27 апреля 1913 года, когда состоялись, наконец, и чтение пьесы и разговор со Станиславским, длившийся около шести часов.
«Он прекрасен, как всегда, конечно, - писал Блок жене (29 апреля). - Но вышло так, оттого ли, что он очень состарился, оттого ли, что он полон другим (Мольером), оттого ли, что в нем нет моего и мое ему не нужно, - только он ничего не понял в моей пьесе, совсем не воспринял ее, ничего не почувствовал».
Несмотря на это тяжелое разочарование, поэт продолжал относиться к Станиславскому с огромным уважением и не выказывал никакой охоты хлопотать о постановке «Розы и Креста» в других театрах.
12 августа 1913 года Л. Д. Блок сообщила ему в Шахматове, что Мейерхольд «очень, очень просит „Розы и Креста“ для Александрийского театра» (где он в это время был главным режиссером). Она уговаривала мужа:
«...а все-таки - пусть играют „Розы и Креста“ - хорошо посмотреть ее со сцены... Совершенной постановки когда еще дождешься».
Но это предложение не радует, а скорее тяготит автора.
«...Ворочусь - и возникнет «вопрос» о «Розе и Кресте» и о Мейерхольде, - тоскливо жалуется он жене (21-22 августа 1913 г.), - вопроса такого нет, но он существует, вот в чем несчастие! Изволь решать, «да» или «нет» относительно того, что - дым и призрак».
Совершенно ясно, что Блок не хотел бы ставить «Розу и Крест» у Мейерхольда.
В январе 1915 года А. Н. Чеботаревская думала осуществить постановку пьесы полудомашним образом, так, чтобы роли исполняли преимущественно литераторы. «Если ты приедешь, ты, может быть, вздумаешь прочесть Изору?» - спрашивал Блок у жены, сообщая ей об этом плане.
Но поскольку Л. Д. Блок еще находилась в госпитале, поэт отказался и от этого предложения.
«...Отношение к «Розе и Кресту» у меня сложное, - оправдывался он перед А. Н. Чеботарввской, - и, как во всем для меня важном, такое, что я предпочитаю не делать опытов и прятать, пока не найду действительного (или - хоть приблизительного) согласия воль, и вкусов, и темпераментов и т. д. и т. д.».
Эти слова полностью объясняют и инертность Блока, когда речь шла о постановке пьесы где-либо, кроме Художественного театра, и радость поэта при вести о том, что отношение к пьесе в этом театре переменилось.
Любопытно, что этому решению предшествовали долгие настояния Леонида Андреева в переписке с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко включить в репертуар пьесу Блока.
«Я снова напоминаю Вам о трагедии Блока «Роза и Крест», о которой писал еще осенью, - говорится в письме Л. Андреева от 20 мая 1914 года, - и всей душой моей заклинаю Вас поставить ее вместо сургучевской ремесленной драмы («Осенние скрипки». - А. Т.)... Ставя ее, театр нисколько не отойдет от заветов правды и простоты: лишь в новых и прекраснейших формах даст эту правду и простоту».
В. И. Немирович-Данченко говорил актрисе О. В. Гзовской: «...между нами была большая борьба, пока Константин Сергеевич принял Блоке и пьесу».
В конце марта 1916 года Блок приехал в Москву, читал и объяснял пьесу актерам, участвовал в первых репетициях.
«Эти репетиции забыть нельзя, - вспоминала О. В. Гзовская. - Два больших художника (то есть Блок и Станиславский. - А. Т.) старались понять друг друга и создать настоящее произведение искусства».
Обычно немногословный, поэт с удивлением пишет матери: «...я часами говорю, объясняю, как со своими».
Он внимательно присматривается к актерам, желая понять, насколько они соответствуют ролям, исподволь внушает им свое видение образов пьесы.
«Бертран, Гаэтан и Алискан у меня заряжены, - «хвастается» он перед матерью, - с Изорой проводим целые часы...»
Станиславский уже подшучивает над этим «романом»:
- Отгадайте, что общего между Гзовской и Германией?.. И та и другая блокированы!
Блока тревожит, что актрисе нравится Игорь Северянин. Как сыграет она Изору, эту, как говорит В. И. Немирович-Данченко, «графиню без дымок и вуалей, особенную графиню, средневековую без средневековья, без этикетов, девушку из народа»?
Уже в Петербурге он увидел фильм с участием Гзовской и нашел в одном из эпизодов те черты, которые хотел бы видеть в ее Изоре.
«Глубоко мудро сказать, - пишет он ей (26 мая 1916 г.), вспоминая отзыв Станиславского, - что Вы - «характерная» актриса в лучшем смысле, т. е. в том смысле, что «характерность» есть как бы почва, земля, что-то душистое... «Расшалитесь», придайте Изоре несколько «простонародных» черт; и все найдете тогда... И выйдет - земная, страстная, смуглая».
Горько, что все эти усилия пропали даром. Постановка «Розы и Креста» в Художественном театре так и не осуществилась, хотя за период 1916-1918 годов было проведено около двухсот репетиций пьесы. Не говоря уже о том, что скоро грянули огромные, все изменившие события, поэт был, по-видимому, прав в своих позднейших предположениях, что Станиславскому «Роза и Крест» так и осталась «совершенно непонятна и не нужна».
В мае 1916 года Блок завершает и окончательно отделывает первую главу поэмы «Возмездие». Как не похоже запечатленное в ней парадное шествие вернувшихся с войны войск на то, что царит кругом поэта!
«Боже мой, грязно, серо, суетливо, бесцельно, расхлябано, сыро, - писал возвратившийся в это время в Россию из Швейцарии Андрей Белый, - на улицах - лужи, коричневатой слякотью разливаются улицы; серенький дождичек, серенький ветер и пятна на серых, облупленных, нештукатуренных зданиях; серый шинельный поток; все - в шинелях; солдаты, солдаты, солдаты - без ружей, без выправки; спины их согнуты, груди продавлены; лица унылы и злы...»
Словно мимо окон без конца тянется огромный приводной ремень какой-то гигантской машины, бессмысленно и безжалостно циркулирующей.
«...Отличительное свойство этой войны - невеликость (невысокое), - писал Блок в марте 1916 года. - Она - просто огромная фабрика в ходу, и в этом ее роковой смысл».
Все идет как будто в старых стихах поэта: |