«Было очень торжественно на море - шторм», - писал однажды Блок А. М. Ремизову. И вот теперь он присутствовал при таком же торжественном часе истории, о котором можно было сказать тютчевскими строками:
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые -
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир;
Он их высоких зрелищ зритель...
Молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами - таков Блок в первые месяцы после Октября, по свидетельству ближайших к нему людей.
Ведь революция не погибла, революция продолжается, или лучше сказать - только начинается!
Очень любопытны записи, сделанные в Октябрьские дни таким далеким от политики человеком, как поэт М. Кузмин, в его неопубликованном дневнике. Они полны сочувствия к восставшим, хотя Кузмин считает их обреченными на поражение, и презрения к буржуазии:
«26 (четверг). Чудеса свершаются. Все занято большевиками. Едва ли они удержатся на благословенной [Руси? нрзб.]. Конечно, большинство людей - проклятые паники [в смысле: паникеры?], звери и сволочи. Боятся мира, трепещут за нажитое [нрзб.; может быть, и «нажиток» и «подпитки"] и готовы их защищать до последней капли чужой крови... На улицах тепло и весело. Дух хороший.
27 (пятница). Действительно, всё в их руках, но все от них отступились, и они одиноки ужасно. Власти им не удержать, в городе паника. Противны буржуи и интеллигенты, все припишут себе, а их даже не повесят. Идет Керенский, Корнилов, Каледин, чуть ли не Савинков... Опять не исполнится надежда простых, милых, молодых солдатских и рабочих лиц.
28 (суббота). Демократические (то есть кадетские, правоэсеровские и меньшевистские. - А. Т.) газеты призывают к гражданской войне. Какая сволочь. Сплошная истерика».
Подобные свидетельства помогают понять, что переход Блока на сторону новой власти не таил в себе никаких расчетов, ни даже увлеченности мощью победителя.
Поэт встал под знамя борцов за новый мир в такое время, когда исход борьбы в их пользу не только не был предрешен, но казался многим «трезвым наблюдателям» абсолютно исключенным.
Современники вспоминают, что в это время Блок много говорил об Эвфорионе - сыне Фауста, погибшем во время своего вдохновенного, самозабвенного взлета.
Ему казалось, что и революция может завершиться так же трагически и величаво, оставшись в памяти человечества призывом к высочайшей человеческой справедливости.
Икар! Икар!
Довольно стенаний! -
цитировал поэт слова хора, оплакивающего Эвфориона, и добавлял:
- И знаете, замечательно, в переводе Холодковского это место переведено совершенно наоборот, - Икар, Икар, горе тебе! Не правда ли, характерно? То же и у нас о революции, о России: где надо бы «довольно стенаний!», там стенают - горе тебе!
Конкретный социально-политический смысл Октябрьской революции, по мнению Блока, уступал ее вдохновляющему и очищающему моральному воздействию. Он услышал в революции отзвук своему давнишнему убеждению:
«Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в «то, чего нет на свете» (строка из стихов З. Гиппиус. - А. Т.), а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она - прекрасна».
В этих словах в значительной мере заключена разгадка и устремленности Блока навстречу революции в ее самые трудные времена и (из песни слова не выкинешь) позднейшего понижения пафоса его поэзии.
Но последнее еще впереди. А на рубеже 1917 и 1918 годов Блок оказался в числе немногих, кто светло улыбнулся навстречу новорожденному, окруженному тысячей опасностей обществу.
В пушкинской сказке про царя Салтана царица рождает богатыря, которого корыстные и завистливые придворные хотя.т оклеветать и погубить вместе с матерью.
Об этом напомнил в одной из своих статей тех дней Андрей Белый:
«Родись среди нас богатырь... мы, пожалуй, дадим ему имя: «Зверушка». Только мать будет знать, что она - «родила богатыря»... Бабы старые, Бабарихи - все мы...»
Он писал о тех, кто прежде разглагольствовал о свободе, а теперь от нее отшатнулся:
«Они не узнали младенца: если бы он родился Нарциссом, - пожалуй; но... материнские крики и кровь... Фи! Ужасно!» vИ что бы ни думал о себе и своем участии в политике Блок, он в своем творчестве этого времени, создавая в январе 1918 года поэму «Двенадцать», сам был подобен Эвфориону, который восклицал:
Я не зритель посторонний,
А участник битв земных.
«Двенадцать» принадлежат к тому удивительному роду произведений, которые столь же хрестоматийно известны, сколь до сих пор недооценены. Время от времени поэма подвергается набегу критика-догматика, которому кажется, что он вот-вот найдет ей «законное место» в системе своих прямолинейных воззрений {См. об этом, например, статью Л. Тимофеева «Поэма Блока «Двенадцать» и ее истолкователи» («Вопросы литературы», 1960, № 7).}.
Обжигаясь, перебрасывает он с руки на руку не остывшее за десятилетие слово Блока о революции и пытается втиснуть его в уготованное» место. Но выходит, как сказано у Маяковского:
Начнешь это
слово
в строчку всовывать,
а оно не лезет -
нажал и сломал.
Впрочем, ломается не литое слово, а хрупкая, как старые кости, «строчка» концепции.
Высокий реализм блоковской поэмы не поддается натуралистическому истолкованию, его невозможно «разъять, как труп».
Облик эпохи, революции, ее героев и жертв возникает из порывистых, как облака метели, строк поэта.
Как будто снова повторяется рождение суровой и грозной красоты, не из пены южного моря, как появилась Афродита, а из режущих лицо «кружев» северной метели.
Может представиться странным сопоставление поэмы о революции со стихами, написанными о любви, - но сам поэт проводил эту параллель; говоря о том, что в январе 1918 года он отдался «стихии» так же, как в 1907 и 1914 годах, создавая «Снежную маску» и «Кармен»!
Признание очень знаменательное, обнажающее глубоко личный характер восприятия Блоком событий 1917 года!
«Двенадцать» - одно из самых загадочных произведений русской поэзии, одно из самых вроде бы однолинейных по сюжету, который так просто изложить в немногих словах.
Поэму эту заманчиво легко инсценировать: сначала дать ряд гротескно заостренных фигур уходящего мира - попа, «писателя-витии», барыни в каракуле и перепуганной старушки, крикливых проституток, маячащего на перекрестке буржуя и его подобия - пса, потом вывести на сцену красногвардейский патруль, воспроизвести разговоры Петрухи с товарищами, сцену встречи с Катькой и Ванькой... |