Только недавно говорилось, что «у бедного убийцы не видать совсем лица»: он прячет свою растерянность от товарищей. Теперь перед нами выступает лицо человека любящего, оскорбленного, страдающего. За ухарской бравадой обнаружилась запрятанная личная драма, которая сродни чувствам прекраснейших героев лирики Блока и его самого.
Да и Катька, эта «проститутка не из самых затрапезных», как снисходительно пишут о ней подчас, осветилась иным светом! И поэт мог бы обратить к ней слова из стихотворения «Перед судом»:
Я не только не имею права,
Я тебя не в силах упрекнуть
За мучительный твой, за лукавый,
Многим женщинам сужденный путь...
Но ведь я немного по-другому,
Чем иные, знаю жизнь твою,
Более, чем судьям, мне знакомо,
Как ты очутилась на краю.
Как очутилась Катька «на краю»? Быть может, тоже, «бывало, шла походкой чинною на свист и шум за дальним лесом» с неясной надеждой на любовь и счастье, как героиня стихотворения «На железной дороге», а потом очутилась не на рельсах, а на панели, но все равно раздавленной?
Отголосок какой-то драмы, вроде постигшей толстовскую Катюшу Маслову, соблазненную молодым барином, слышится в бешено ненавидящих и полных страдания речах Петрухи:
Помнишь, Катя, офицера -
Не ушел он от ножа... {*}
Аль не вспомнила, холера?
Али память не свежа?
{* Утвердилась версия, что это убийство - тоже дело рук Петрухи. Однако это вполне можно трактовать как уверенность Петрухи, что «погубитель» Катьки нашел возмездие в одной из массовых расправ с «офицерьем».}
Как быть ее памяти свежей, когда перед ней нескончаемой чередой проходили «в звоне стаканов купчик, шулер, студент, офицер» и даже ко всему привыкший бог был как бы заново распят в этой комнате позорного дома и корчился от нечеловеческих страданий:
...губы с запекшейся кровью
На иконе твоей золотой
(Разве это мы звали любовью?)
Преломились безумной чертой...
(«Унижение»)
Голос самого поэта, чувствующего вину всего прежнего общества перед этой судьбой, сливается в оплакивании Катьки с Петрухиным; причитаньям «бедного убийцы» как бы вторят струны всей блоковской лирики:
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня!
(«Перед судом»)
«...Вся эта драматическая история любовных столкновений и измен - только каркас поэмы, а не ее плоть», - утверждает один из исследователей «Двенадцати». Утверждение крайне спорное, равно как и противопоставление «малой человеческой трагедии Петрухи» величию эпохи.
Что из того, что «частная» трагедия канула в «море» революции, - разве не сообщила она ему еще какой-то «капли» гнева, не влилась в «девятый вал», накатывающийся на старый мир?
Это и ,есть живая, трепещущая, страдающая «плоть» не только поэмы Блока, но народной жизни, истории. Пет-руха не только не «отстающий» от неких бесплотных и идеальных героев революции: он наиболее яркая фигура среди них, близкая и понятная Блоку - да и нам! - реальной сущностью своих переживаний.
В высшей степени замечательно, что в поэму, в связи с «малой человеческой трагедией Петрухи», входит одна из тем, которую потом целые десятилетия, страстно (порой даже пристрастно!), заинтересованно, кидаясь в крайности, будет решать вся советская литература, - о соотношении революции и личности, о жертвах, которые человек приносит революции. vУже на заре новой эпохи Блок чутко расслышал в музыке революции эту ноту.
Вот красногвардейцы, кто участливо, кто грубовато-насмешливо, расспрашивают своего помрачневшего товарища:
- Что, товарищ, ты невесел?
- Что, дружок, оторопел?
- Что, Петруха, нос повесил,
Или Катьку пожалел?
Любопытно, что интонация этих строф ассоциируется с известной народной песней о Стеньке Разине - «Из-за острова на стрежень...» (вплоть до почти текстуальных совпадений: «Что ж, вы, хлопцы, приуныли». Впоследствии же друзья сетуют: «Что ты, Петька, баба, что ль?»).
Похоже, что, вольно или невольно, вся сюжетная ситуация знаменитой песни в какой-то мере «сквозит» в истории Петьки и Катьки, хотя и в удивительно трансформированном виде.
Друзья Петьки недовольны им за то, что он слишком бурно предается своему горю и дорогим воспоминаниям. Его скорбь кажется (как персидская княжна разинской ватаге!) помехой красногвардейцам:
- Не такое нынче время,
Чтобы нянчиться с тобой!
Потяжеле будет бремя
Нам, товарищ дорогой!
«Этот ропот и насмешки», говоря словами песни, слышит Петруха и пытается по-своему совершить подвиг, подобный разинскому, - бросить в «Волгу» революции память о своей любви:
И Петруха замедляет
Торопливые шаги...
Он головку вскидавает,
Он опять повеселел...
Эх, эх! Позабавиться не грех!
Но «грянуть плясовую на помин ее души», как то поется в песне, Петрухе не удается: из его груди вырывается мрачная угроза тем, в ком он смутно чувствует истинных виновников Катькиной гибели, и в то же время вопль насмерть раненной души:
Ох ты, горе-горькое!
Скука скучная,
Смертная!
...Упокой, господи, душу рабы твоея...
Скучно!
Блок рассказывал как-то, что он начал писать поэму со слов, впоследствии вошедших как раз в эту часть:
Уж я ножичком
Полосну, полосну! |
