На следующий день после окончания поэмы «Двенадцать» Блок пишет стихотворение «Скифы».
Это также одно из самых злободневных произведений поэта. Накануне, 29 января, он занес в записную книжку: «Азия и Европа», а также формулу, с которой только что выступила советская делегация на переговорах с Германией в Бресте:
«Война прекращается, мир не подписан».
Формула эта явилась результатом той грубо ошибочной оценки положения Троцким и некоторыми другими, которую резко и четко квалифицировал В. И. Ленин:
«Смотрели сквозь пальцы на гигантское разложение быстро демобилизующейся армии, уходящей с фронта. Упивались революционной фразой. Перенесли эту фразу на борьбу против всемирного империализма» («Тяжелый, но необходимый урок») {В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 35, стр. 394.}.
В особенности смещалась действительность в представлении левых эсеров, которые некоторое время после революции сотрудничали с большевиками. Блок, друживший в эту пору с одним из видных левоэсеровских литераторов, Ивановым-Разумником, печатался в газете этой партии «Знамя труда», где были, в частности, опубликованы и «Двенадцать», и «Интеллигенция и революция», и «Скифы».
События революции были так же многообразны, пестры и зачастую противоречивы, как и суждения о ней и ее будущем, раздававшиеся вокруг Блока. Не удивительно, что и поэт, не отличавшийся ясностью политических взглядов, зачастую на основании всего этого создавал свои собственные, довольно фантастические во многом концепции, где тонкая интуиция соседствовала с представлениями, заимствованными из самых разных источников. «Скифы» - одно из таких произведений.
В прошлом некоторые значительные из русских писателей и мыслителей, связанных с консервативным лагерем, считали исторической миссией России - противостоять «разрушительным» революционным тенденциям Западной Европы.
Об этом писал Ф. И. Тютчев в «России и революции» {Впрочем, отношение Тютчева к революции было сложным. См. об этом прекрасную статью Л. К. Долгополова «Тютчев и Блок» («Русская литература», 1967, № 2).}.
В свою очередь, и философ К. Леонтьев видел в верности «византийским» началам царизма залог выполнения того же исторического предначертания:
«...Под его (византизма. - А. Т.) знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!»
Для К. Леонтьева процесс демократизации пагубен для человечества, ведет к опошлению человеческой личности и к концу человеческой истории, самые блестящие периоды которой философ связывал с резким кастовым разделением общества и сильной, пусть даже тиранической, властью.
Картина, рисуемая Блоком, совершенно противоположна. Его представление об исторической роли России в прошлом восходит к пушкинским мыслям о том, что ее огромные пространства «поглотили нашествие монголов» и поэтому европейская «христианская цивилизация была спасена»:
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас,
Монголов и Европы!
Но в этих же строках сказывается привязанность Блока к историческим концепциям Владимира Соловьева с его предсказаниями нового монгольского нашествия.
Однако в стихах Соловьева оно связывалось в первую очередь с катастрофой русского самодержавия, с «сокрушением двуглавого орла» и падением «третьего Рима».
В «Скифах» же рисуется - столь же драматическая и даже апокалипсическая - картина гибели европейской буржуазной цивилизации, находящей свой конец на лелеемых ею самою военных путях:
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот - срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит...
В этих словах точно схвачены и самые злободневнейшие политические события - предъявление немецкой военщиной хищнических притязаний на мирных переговорах в Брест-Литовске. Но, разумеется, адрес стихов Блока все же не столь узок. Даже в дневниковой записи от 11 января, уже содержащей в основных чертах концепцию будущих «Скифов», речь идет о всей европейской буржуазии:
«Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция... Если вы хоть «демократическим миром» не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше».
Блоковская картина «боя стальных машин, где дышит интеграл, с монгольской дикою ордою» фантастична. Но, право же, не менее фантастично выглядела обстановка, когда «Скифы» появились в «Знамени труда».
Это было 20 февраля 1918 года, в дни немецкого наступления, которому новорожденной Советской власти нечего было противопоставить, в дни отчаянной полемики между большевиками и левыми эсерами по вопросу о том, заключать ли мир или решиться на «революционную войну», которая, по суровому предупреждению Ленина, выглядела совершенной авантюрой.
Блок воспринимал происходящее по преимуществу не как реальный, трезвый политик (да и те часто терялись тогда перед обстановкой), а как романтик, мысливший верными, но отвлеченными категориями.
«Больше уже никакой «реальной политики», - пишет он в дневнике 21 февраля. - Остается «лететь».
Любопытно, что и «трезвые» левоэсеровские политики находились в этом опьяненно-тревожном настроении полета. Вряд ли можно счесть случайным, что они крайне охотно печатают «Скифов» именно 20 февраля, когда некоторые строчки Блока начинают восприниматься как утопическая программа реальных действий:
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Разумеется, поэт не ответствен за такое использование его стихов. Его поэтические видения не укладывались в рамки левоэсеровских воззваний. «Восставать», а «не воевать» (левые с.-р.) - трогательно», - отмечает он в дневнике не без какой-то грустной иронии по адресу тех, кто думает, будто «сам» Блок заодно с ними {»...Были дни, когда идеология этой партии (к которой он, впрочем, никогда не принадлежал) и даже терминология ее держали его в своеобразном плену... В дальнейшем увлечение это прошло, и лишь к многочисленным группам и кастам, претендующим на близость к Блоку, прибавилась в истории общественности еще одна», - пишет В. А. Зоргенфрей в своих воспоминаниях («Записки мечтателей», 1922, № 6, стр. 142).}.
В химерических видениях поэта сквозит представление о каком-то грандиозном «возмездии», которое постигнет европейскую буржуазию, ополчившуюся на «музыку» русской революции, о катастрофической гибели буржуазной цивилизации.
Поэт не астролог, и его стихи не гороскоп. Было бы смешно искать в них предначертаний конкретных исторических событий или, нынче, задним числом, находить или не находить соответствия строчкам «Скифов» в истории последних десятилетий.
Важно то предчувствие катастрофичности, заложенной в европейской жизни, которое передано Блоком с потрясающей силой. |
[1]