Андрей Турков о Блоке » Часть V

Семеновские казармы на Невке, где жили молодые Блоки вместе с отчимом и матерью поэта, были со всех сторон окружены фабриками и домами, где обитали рабочие.

Мысль об этой таящейся до поры лаве горя и гнева начинает все чаще посещать Блока в памятном 1904 году:

В декабре, когда был сдан японцам Порт-Артур, всеобщее брожение резко обострилось. «Везде недовольство, ропот, распущенность - хотят перемен», - записывала в дневнике 22 декабря 1904 года М. А. Бекетова.

К этому времени относится примечательное стихотворение поэта, чутко передающее атмосферу событий:

В конце 1904 года Блок работает над поэмой «Ее прибытие». Занятые «тяжелым», «медленным» трудом в «душном порту» люди неясно мечтают о каком-то чуде. Наконец гроза поет им «веселую песню», предвещая скорое прибытие «больших кораблей из далекой страны».

Корабли приходят.

Так, пожалуй, впервые появляется в поэзии Блока образ красавицы родины с ее «затуманенной красою».

Но кто же, наконец, Она, которая прибывает?

«Дошел наконец до части, где должна явиться Она, - пишет Блок Белому 23 декабря. - Знаю, как надо... но тут идет одна золотая нитка, которую прервать нет ни нужды, ни сил, продолжить - может быть - тоже. Дело в том, что на корабле должна прибыть Она. На корабле - бочка, самая простая, так - среди других тюков и бочонков. В бочке - ребенок. Все это только канва, но на канве появился самый реальный, страшно глупый Добрый мохнатый щенок с лиловым животом, по которому ходят блохи. Если я останусь правдивым, - то заменю ребенка в бочке именно таким щенком...»

«Прибытие Прекрасной Дамы» - называлась поэма в рукописи. Но Блок в том же письме говорит и о том, что ему «надоело» «обоюдоострое название» героини его прежних стихов, и о том, что все это «было пережито раньше». «Дальше и нельзя ничего, - писал он уже осенью после одного стихотворного наброска в старом духе. - Все это прошло, минуло, «исчерпано».

Очевидно, Она в поэме уже не тождественна Прекрасной Даме. Ясно, что это символ чего-то высокого, радостного для людей.

Все наши гадания о смысле этого образа рискуют остаться спекулятивными, истолковывающими его «задним числом», в свете дальнейшего хода истории и поэтической эволюции самого поэта. Но, по счастью, мы располагаем свидетельством едва ли не самого близкого Блоку человека, и уж, во всяком случае, самого искреннего - Евгения Павловича Иванова.

Е. П. Иванов привлек поэта своей бесстрашной правдивостью и беспощадностью к себе, очень близкими самому Блоку, но здесь доходившими до какого-то исступленного горения.

«В Петербурге есть великолепный человек: Евгений Иванов, - писал Блок Белому (7 апреля 1904 г.). - Он юродивый, нищий духом, потому будет блаженным».

«Рыжий Женя», как часто ласково называли Е. П. Иванова близкие, был решительно не способен пойти против своей совести, подольститься к людям, «попасть в тон» общепринятым суждениям.

Поэтому то, что он писал в своих многочисленных дневниковых и мемуарных заметках о Блоке, заслуживает особенного доверия. Одно из его свидетельств очень важно и при суждении о поэме «Ее прибытие».

«Она девушка!» - когда скажет он, бывало, о ком... - пишет Е. П. Иванов о Блоке, - то что-то страшно хорошее, как ставящее... знак плюса над явлением, слышалось в голосе его. «Она девушка» - это сказал он в себе о революции».

И снова: «Она девушка. Это моя невеста!» - сказал А. Б[лок] революции и поверил ей...» В тех же черновых набросках Е. Иванова именно к революции относится выражение: «Ее прибытие», позже зачеркнутое.

Трудно определенно сказать, почему работа над поэмой прервалась в декабре 1904 года, чтобы больше не возобновиться.

Одним из самых достоверных предположений кажется то, что новое и очень неясное (и само по себе и для Блока) жизненное содержание резко противоречило форме, для Блока в значительной мере уже традиционной, «исчерпанной».

Как ни была дорога для поэта мысль о «новых надеждах», его, вероятно, смущала и даже раздражала некая бесплотность ее воплощения.

«Ничего мокрого, ничего зеленого», - сердито заметил Блок о русалках, слишком отвлеченно, общо изображенных Бальмонтом. Не та же ли проснувшаяся в нем тяга к земной конкретности, к щедрым краскам породила и загадочное появление «мохнатого щенка с лиловым животом»? Он как бы забрел в мысли Блока о поэме из другого образного ряда, из стихов о тварях весенних и болотных чертенятах, как живой укор ее отвлеченности.