Но она - есть, таинственная, незнакомая, манящая, пугающая.
Я живу в одинокой сторожке.
За лесами - крыши деревни.
Но призыв колокольни древней
Весь - в моем слуховом окошке, -
пишет Блок в черновых набросках стихотворения. Они также отбрасываются и сменяются другими, как сами настроения поэта в этом бурном году.
«Я и написать не могу всего, но то, чего я не могу высказать ясно, вертится все близ одного: хочу действенности, чувствую, что близится опять огонь, что жизнь не ждет (она не успеет ждать - он сам прилетит), хочу много ненавидеть, хочу быть жестче... Старое рушится... Если б ты узнал лицо русской деревни - оно переворачивает; мне кто-то начинает дарить оружие... Какое важное время! Великое время!»
Так пишет Блок Е. П. Иванову 25 июня 1905 года, хотя спустя месяц с лишним сообщает ему же: «Думаю теперь не так, как в предыдущем письме».
«Какое важное время! Великое время!»
«Чую дали... В остром запахе тающих смол подо мной распахнулась окрестность».
Блок как бы сам выходит навстречу «веселой и трагической жизни».
Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.
Разгулялась осень в мокрых долах,
Обнажила кладбища земли,
Но густых рябин в проезжих селах
Красный цвет зареет издали.
(«Осенняя воля»)
Выходит не потому, что ждет от жизни легкости и праздничности. Напротив, в стихах его живет предчувствие сложности жизни, крушения возникающих надежд, сознание того, что радостные ожидания обманут многих и многих.
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
...И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, - плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Быть может, как полагает исследователь творчества поэта Л. К. Долгополов, есть в этих стихах и отголосок гибели русского флота у Цусимы.
Петербург встретил Блоков осенним наводнением, что при обычае поэта усматривать во всем мистические знаки и предупреждения казалось знаменательным.
Действительно, в столице становилось день ото дня тревожнее. Горничная Ивановых, вернувшаяся из родной деревни, говорила, что там «бог знает что делается». В университете шли бурные сходки студентов.
«...Экзамены становятся бледным призраком», - сообщал задержавшейся в Шахматове матери Блок уже 12 сентября.
«...Я ясно видел, - вспоминает С. Ю. Витте, возвратившийся тогда же в Россию после заключения мира с Японией, - что смута растет не по дням, а по часам, все усиливаясь и усиливаясь.
В конце сентября и начале октября она начала бить наружу фонтаном».
В октябре забастовки охватили множество фабрик и заводов, забастовали железные дороги.
«Все эти дни мы с Сашей предаемся бурным гражданским чувствам, - пишет А. А. Кублицкая-Пиоттух А. Белому 27 сентября, - радуемся московскому беспокойству (стачке. - А. Т.) и за это встречаем глубокое порицание домочадцев».
Петербург выглядел тревожно, люди запасались провизией, как во время осады, многие лавки были закрыты. В неопубликованном дневнике поэта М. А. Кузмина есть запись, что кто-то из его знакомых вечером смотрел из окна «на темные фабрики с таким мрачным и испуганным видом, будто с городской башни страж на гуннов у стен города».
Все эти дни Блок бродил по городу и жадно наблюдал за происходящим.
«Петербург упоительнее всех городов мира, я думаю, в эти октябрьские дни», - писал он Е. Иванову 16 октября, накануне объявления вырванных у власти «свобод» в так называемом «Манифесте 17 октября» {«Письма Александра Блока к Е. П. Иванову». М.-Л., 1936, стр. 43. В дальнейшем ссылки на это издание обозначаются так: «Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову», стр....}.
Вспоминают, что он участвовал в какой-то восторженной демонстрации по поводу «победы» и даже нес красное знамя.
Скептически настроенный по отношению к «либералам» Брюсов иронизировал впоследствии, что Блок «ходил по Невскому с красным флагом». | 
