Блок даже «вошел в роль» бедствующего обитателя чердака, находящегося на грани полного отчаяния и топящего горе в вине. Как будто разработка некрасовских сюжетов о нищете и горемычной бедняцкой любви, возникает стихотворение «На чердаке»:
Что на свете выше
Светлых чердаков?
Вижу трубы, крыши
Дальних кабаков.
Путь туда заказан,
И на что - теперь?
Вот - я с ней лишь связан...
Вот - закрыта дверь...
А она не слышит -
Слышит - не глядит,
Тихая - не дышит,
Белая - молчит...
Уж не просит кушать...
Ветер свищет в щель.
Но даже и без столь трагического завершения жизнь обитателей подобных дворов хватает за сердце своей горестной будничностью, воскресающей с каждым рассветом:
Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодец двора.
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра.
Я слышу - старинные речи
Проснулись глубоко на дне.
Вон теплятся желтые свечи,
Забытые в чьем-то окне.
Голодная кошка прижалась
У жолоба утренних крыш.
(«Окна во двор»)
Есть в этом стихотворении Блока нечто от настроений городских пейзажей художника из круга «Мира искусства» М. В. Добужинского - от его «Крыш» и «Двора».
«Большие дворы, заваленные дровами, замыкаются серыми, мутными плоскостями домовых стен... Здесь - особая жизнь в домах с унылыми дворами, с вечной сутолокой мелких квартир, - передает свои впечатления от работ художника современник.
Страшен большой город - гигантский серый паук, который тихо сосет жизни тысяч маленьких людей, медленно и беспощадно. Это чувство жути ощущается в незнакомых городах, а еще чаще в незнакомой части знакомого города. Здесь сознаешь ужас того, что рядом с вами... есть своя, особая, самостоятельная и страшная до слез жизнь...»
Эта жизнь и была открыта и запечатлена Блоком, которому стало «больно и светло» от истин, почитавшихся в его окружении ходячими. Одно из прекрасных стихотворений этой поры - «Балаган», как бы снова подтверждающее верность Блока «простонародной» и «гаерской» манере, за которую его упрекали недавние друзья после появления «Балаганчика».
Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.
Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро...
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!
В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти,
Чтоб в рай моих заморских песен
Открылись торные пути.
«Ходячие истины» здесь находятся в знаменательном родстве с «раем... заморских песен». Этот поэтический идеал не горит как недосягаемая звезда, а достижим, к нему могут открыться «торные пути».
«Балагану», «низкому», «площадному» роду искусства, доступно - и должно! - открыть людям глаза на жизнь, на правду. Вскоре, в полемике с Мережковским о демократической литературе, Блок скажет в похвалу писателям-реалистам про «огненные общие места» в их произведениях и даже про «тупое перо, которым служит высокому делу» такой автор.
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло! | 
