Гибель библейского пророка ассоциируется здесь с участью самого поэта. К этой же теме Блок вскоре вернется еще раз, в поэме «Возмездие»:
Но песня - песнью все пребудет,
В толпе все кто-нибудь поет.
Вот - голову его на блюде
Царю плясунья подает;
Там - он на эшафоте черном
Слагает голову свою;
Здесь - именем клеймят позорным
Его стихи...
«Страшная апатия» овладевает поэтом при мысли о будущем:
«Трудно вернуться, и как будто некуда вернуться - на таможне обворуют, в середине России повесят или посадят в тюрьму, оскорбят, - цензура не пропустит того, что я написал», - говорится в письме к матери 19 июня 1909 года.
В памяти всплывают кровавый рубец от казацкой нагайки, с которым долго ходил брат поэта Иннокентия Анненского, журналист и общественный деятель, рассказы о жестоком избиении поэта Леонида Семенова, о наряде полиции, который ввели во время прощальной лекции Менделеева в университете (Анна Ивановна, вдова ученого, которая вместе с Блоками находилась в Венеции, вспоминала, как ассистенты увели его, плачущего от такого посрамления «храма науки»).
«Точно попала под тяжелую крышку, под которой трудно дышать», - жаловалась по возвращении из Италии художница Остроумова-Лебедева.
Почем знать, чем встретит родина Блока?!
Ведь обвинят же через год В. А. Серова в «оскорблении пристава 1-го участка Тверской части» Москвы и полицейский явится к матери художника с предупреждением, что по пробытии из-за границы сын ее, академик, осмелившийся написать «дерзкое» письмо «в часть», может быть арестован.
«Пока что рисую басни Крылова, - юмористически сообщает «преступник» другу в июле 1911 года, - а под осень в Москву прямо в кутузку значит - всегда готовый пострадать за престол и отечество В. Серов».
В черное небо Италии
Черной душою гляжусь, -
(«Жгут раскаленные камни...»)
пишет Блок во Флоренции. Вместо радостной смены впечатлений появляется усталость; погрязшая «в пыли торговой толчеи» Флоренция раздражает, тихие провинциальные города кажутся пышным кладбищем, где похоронено прошлое.
Далеко отступило море,
И розы оцепили вал,
Чтоб спящий в гробе Теодорих
О буре жизни не мечтал.
А виноградные пустыни,
Дома и люди - всё гроба.
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба.
Лишь в пристальном и тихом взоре
Равеннских девушек, порой,
Печаль о невозвратном море
Проходит робкой чередой.
(«Равенна»)
В застывшей истории Блок слышит не тишину умиротворения. «Остановившееся» мгновенье, запечатленное в камне, не так уж беспримесно прекрасно:
О лукавая Сиена,
Вся - колчан упругих стрел!
Вероломство и измена -
Твой таинственный удел!
От соседних лоз и пашен
Оградясь со всех сторон,
Острия церквей и башен
Ты вонзила в небосклон!
(«Сиена»)
«Если бы здесь повторилась история - она бы опять потекла кровью», - говорит Блок о Перуджии.
Страна кажется мертвой, путешествие по ней порой представляется нисхождением по ступеням дантовского ада, от жизни - к теням.
Все, что минуло, все, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках.
(«Равенна»)
Быть может, эта строфа, чеканно-гудящая, как «медь торжественной латыни» на надгробных плитах, - тоже только эпитафия? И в ней даже есть звенящая капелька личного горя по другому, недавно усопшему младенцу?
Или есть в этих стихах надежда, что сон этот не вечен, что увиденное Блоком в Италии - это как бы вырванный из бесконечной ленты времен, застывший перед нами на экране кадр истории?
Быть может, перед нами, как считает один из исследователей творчества поэта, П. Громов, «притаившаяся, временно свернувшаяся, уснувшая, но готовящая силы для нового взрыва жизнь»?
Ведь даже в этой кажущейся могильной тишине возникает образ равеннских девушек, в чьем взоре - «весна», «черный глаз смеется, дышит грудь», тянется рука с любовной запиской, раздается голос уличного певца, стучит топор... Под мраморной величавостью прошлого как будто бьется, пульсирует трогательная, нежная жилка жизни.
Быть может, где-то в Блоке смутно пробивалась мысль, что и тот - увы, не запечатленный в столь дивных формах! - кошмарный сон, который охватил его страну, не вечен, а только кажется таким вблизи?
Когда страшишься смерти скорой,
Когда твои неярки дни, -
К плитам Сиенского собора
Свой натруженный взор склони.
Скажи, где место вечной ночи?
Вот здесь - Сивиллины уста
В безумном трепете пророчат
О воскресении Христа.
Свершай свое земное дело,
Довольный возрастом своим.
Здесь под резцом оцепенело
Все то, над чем мы ворожим.
(«Сиенский собор») |
